missio
персоналии
события
сми о нас


исследования
проекты
издательство
образовательная программа


статьи
рефераты
ссылки


связаться
команда
сотрудничать

Шимов Ярослав "Перекресток. Центральная Европа на рубеже тысячелетий"


Шарль Луи Монтескье писал, среди прочего, о влиянии географического ландшафта на политическую культуру страны. Если развивать концепцию знаменитого французского мыслителя, то вполне вероятен вывод, что топос в значительной степени формирует не только политику, но и историю региона, процесс его самоидентификации.

Сборник статей и эссе журналиста радио «Свобода» Ярослава Шимова можно было бы назвать «В поисках утраченного топоса». Продолжая мысль автора «Персидских писем», он находит связь между географическим единством Центральной Европы (синонимичный термин «Восточная Европа» Шимов относит к наследию холодной войны) и ее политическим alter ego - Австро-Венгерской империи. Анализируя историю государства Франца Иосифа I и стран, возникших на руинах его детища, Шимов ярко и убедительно доказывает концептуальное политическое социальное и культурное единство региона.

Несмотря на то что политическими преимуществами в Империи обладали лишь немцы и венгры, Австро-Венгрия «дала своим народам то, чего ни один из них не получил бы самостоятельно: ощущения безопасности, благотворного единства в многообразии языков, культур и религий <…> принадлежность к державе, которая <…> до самого своего конца оставалась серьезным фактором европейской политики» (с. 13).

В контекст возвращения к истокам империи («путь домой») Шимов встраивает и анализ современной политической ситуации в Центральной Европе, ее отношения с соседями, в т.ч.  и с Россией (статья «Россия и „другая“ Европа»). «Ощущение собственной инаковости (курсив Шимова. — A.M.), отличия как от Запада, так и от Востока, у поляков, венгров, чехов, словаков заметно усилились, придя на сиену западнической эйфории первых лет после падения коммунистических режимов» (с.25). Выход из возникшей проблемы видится во все той же ностальгии по Империи Габсбургов, а точнее, в ее интеграционном пафосе (направленном на общеевропейское единство), а также в подавлении националистических настроений, взорвавших в свое время государство Франца Иосифа I, а теперь вызывающих обоснованные опасения соседей. В этих категориях Шимов рассматривает и судьбу России. Наша страна и Центральная Европа способны стать — «при осознании обеими сторонами общности их целей и задач» — строителями единой «большой» Европы. Последнее, впрочем, представляется несколько утопичным. Думается, слова председателя Европейской комиссии Романо Проди, который отметил, что включение России в Европу невозможно как по причинам географическим (положение страны), так и в силу неизбежного в данном случае краха (вызванного перераспределением) всей финансовой системы, более справедливы. В случае «невстречи» России и Европы центрально-европейским государствам «снова уготована незавидная участь „санитарного кордона“ между благополучным и зажиточным Западом и нестабильным, непредсказуемым Востоком» (с.29). Самосознание центрально-европейских интеллектуалов, в частности, политологов, во многом тяготеет к последней точке зрения. Шимов приводит цитату «публициста-радикала» из чешского еженедельника «Тыден», выражающую становящееся доминирующим мнение: «От России нельзя ожидать поведения, свойственного нормальному государству. К такому выводу можно прийти при каждом проявлении русского имперского чванства, лживости и беспощадности». Далее указанный автор сожалеет о наличии в мировом сообществе двойных стандартов, не позволяющих ввести против России практику, аналогичную санкциям против Ирака и Сербии (с.27). Показательно и нежелание нашей отечественной номенклатуры интегрироваться в ЕС. Представляется точным замечание политолога из «Известий» (кстати, опубликовавших рецензию на книгу Шимова) Светланы Бабаевой об основном отличии внешней и внутренней политики Польши (и других стран Восточной Европы) от России. Поляки ставят на первое место интеграцию в Европу (а затем обсуждение достоинств «правого» и «левого» курса в разрешении различных проблем), в то время как Россия стремится только лишь более или менее тесно сотрудничать с ЕС.

Вторую часть книги составляют три чрезвычайно интересных историко-биографических очерка, написанных в стиле «центральноевропейского» писателя и эссеиста Ст. Цвейга (отчасти М. Алданова), которые посвящены Иосифу II, знаменитому правителю Священной Римской империи германской нации, «красному графу» Михаю Кароли, пытавшемуся после падения дома Габсбургов сохранить единую Венгрию и «последнему философу на троне» (по аналогии с Т. Г. Масариком) президенту Вацлаву Гавелу. Развивая метафору утерянного топоса, Шимов рассматривает своих героев par excellence в момент ухода с «политической сцены, где разворачивался отчаянный торг за наследство» (с.85).

В последнем эссе-портрете, говоря о правозащитном прошлом президента Чехии Гавела Шимов точно подмечает общность «диссидентства и революционного подполья» (отметим от себя — и «подпольного человека» Ф. Достоевского) (с.90). Таким образом, выстраивается тонкая грань «двойничества» между жертвой и властью, а в дальнейшем их взаимозаменяемости.

Вместе с тем исследование Шимова вызывает и некоторые возражения. Так, в книге несколько раз критически упоминается Версальский договор 1918 г. и его логические продолжения вроде Трианонского мира 1920 г., существенно сократившие Венгрию на две трети ее территории и на 59% ее население (с.31). Признавая все несовершенство Версальской системы границ, следует напомнить, что многие из них устанавливались de facto, как границы Польши, в частности, Виленская область, включенная в состав Речи Посполитой в 1920 г. Нужно учитывать, что после окончания первой мировой войны Антанта не имела ни ресурсов (отчасти), ни моральных сил (главным образом) для ведения политической кампании, которая бы имела реальные шансы перерасти в военную, нацеленную на установление более «справедливых» границ.

Отметим от себя, что подобной усталостью объясняется и весьма скромная, по мнению большинства белых генералов, помощь держав «Сердечного согласия» антибольшевистским силам в России. Хотя трудно было ожидать большего после четырех лет тяжелейших боев, в ходе которых (и не без оснований) у Антанты в отношении России сложился стереотип ненадежного союзника, который не вел активных боевых действий, отсиживался за счет Западного фронта, в 1917 г. просто саботировал свои обязанности, а в довершении всего пытался разрешить свои сугубо внутренние проблемы (гражданская война) кровью «интервентов».

Возвращаясь к территориальным спорам, надо сказать, что они не являются прерогативой только Центральной Европы. Вспомним ставший давно уже хрестоматийным вопрос об Эльзасе и Лотарингии или менее известный спор между Великобританией и Испанией по поводу Гибралтара.

В равной мере представляется неудачной идея начать статью «Реестр взаимных обид» (об уже упоминавшихся территориальных спорах) с обсуждения «Калининградской проблемы» (с.30). Во-первых, автор признается, что «в случае с Калининградом речь идет не о чьих-то территориальных претензиях, <…> а лишь об урегулировании статуса российского анклава» (с.30). Во-вторых, подобный «прорыв» в современную проблематику придает статье актуальность, которая неизбежно обернется либо ненужной публицистичностью, либо же архаикой, как только проблема Калининграда будет разрешена.

Другой попыткой воссоздать утраченное единство (правда, только России) может служить сборник Кирилла Кобрина «Гипотезы об истории». В отличие от работы Шимова, у этой книги не столько исторический, сколько культурологический характер. Автор стремится посредством отдельных категорий и феноменов, в т.ч.  и пространства, некоторых внутренних культурных кодов исследуемого фрагмента (одно его эссе так и называется — «Рассуждение о фрагменте») русской истории реконструировать отечественный топос, его целостность. Например, путем прочтения культурных связей Кобрин в картине Ильи Репина «Иван Грозный и его сын Иван» обнаруживает иллюстрацию к «Братьям Карамазовым», а точнее, портрет Федора Павловича (с.29). Кобрин рассматривает и современную общественную и политическую проблематику как в целом («Девяностые: эпоха больших метафор»), так и через призму конкретных пространств («Культурная революция российской провинции 90-х"»).

Следует признать и другое отличие книги Кобрина от шимовских эссе. Она очень неровна по своему составу и качеству. «Фрагменты», включенные в эту работу, зачастую синкретичны и изобилуют разговорной лексикой (не в лучших традициях постмодерна). Наряду с традиционными по форме статьями и эссе, книга содержит и обычные рецензии. Но если отзыв на исследование известного историка Карло Гинзбурга об итальянских анархистах интересен в силу значительности этого труда и относительной новизны данной проблематики для отечественной науки, то отрицательная (и притом заслуженно) рецензия одновременно на три учебных пособия по отечественной истории двух- и трехлетней давности («Подняты цены на продукты, спаивался народ») придает и так грешащей излишней публицистичностью книге Кобрина не слишком окрыляющую легкость.

(КОСМОПОЛИС. — № 2. — Зима 2002/2003. )


войти
регистрация
карта сайта
in english

ИСКАТЬ

Комментарии:


к данной статье нет комментариев